Потрясающая книга. Так что теперь буду ее цитировать, пока не прочту.
Но сейчас меня больше всего цепляет вот что. Она удивительно счастливая - эта юная поэтесса с бантом. Одоевцева взахлеб рассказывает о тех прекрасных, смешных, невероятных людях, с которыми она имела счастье общаться в 19-21 годах. И больше всего - о Гумилеве, потому что она была его преданной ученицей и настоящим другом (другом, именно).
А это 19 - 20 годы. Холод и голод страшнейшие.
Вот как они жили: "В те дни мы вообще смеялись очень много. Смеялись так же легко, как и плакали. Плакать приходилось часто - ведь аресты и расстрелы знакомых и близких стали обыкновенным, почти будничным явлением, а мы еще не успели, по молодости лет, очерстветь душой".
Удивительно, да? Представить невозможно...
И вот я уже сейчас ближе к концу книги. Уже 21 год. И снова и снова - вот они с Гумилевым сидят у печки, греются и он дарит ей картину - просто, чтобы что-то подарить в Рождественский вечер. Вот он заезжает за ней к родственникам в Москве и везет на вечер поэзии. Они разговаривают о Лермонтове, Блоке, Сологубе... встречают Белого... уже лето... Лето 1921 года.
И меня все сильнее и сильнее пробивает - ведь Гумилева вот-вот расстреляют! Я читаю пару фраз, и вскакиваю, и начинаю ходить по комнате. Если бы можно было попросить кого-нибудь - пожалуйста, пусть этого не случится. Теперь, когда я так точно представляю себе его косящие глаза, его манеру говорить и смеяться, вообще - как можно читать о том, как они хохочут, зная, что ... вот-вот...?! Ужасно. Одоевцева пишет так сочно, с таким удовольствием, но ближе и ближе ... и ее голос тоже начинает позвякивать.
А сам Гумилев был уверен, что доживет не менее, чем до 90 лет.
Но сейчас меня больше всего цепляет вот что. Она удивительно счастливая - эта юная поэтесса с бантом. Одоевцева взахлеб рассказывает о тех прекрасных, смешных, невероятных людях, с которыми она имела счастье общаться в 19-21 годах. И больше всего - о Гумилеве, потому что она была его преданной ученицей и настоящим другом (другом, именно).
А это 19 - 20 годы. Холод и голод страшнейшие.
Вот как они жили: "В те дни мы вообще смеялись очень много. Смеялись так же легко, как и плакали. Плакать приходилось часто - ведь аресты и расстрелы знакомых и близких стали обыкновенным, почти будничным явлением, а мы еще не успели, по молодости лет, очерстветь душой".
Удивительно, да? Представить невозможно...
И вот я уже сейчас ближе к концу книги. Уже 21 год. И снова и снова - вот они с Гумилевым сидят у печки, греются и он дарит ей картину - просто, чтобы что-то подарить в Рождественский вечер. Вот он заезжает за ней к родственникам в Москве и везет на вечер поэзии. Они разговаривают о Лермонтове, Блоке, Сологубе... встречают Белого... уже лето... Лето 1921 года.
И меня все сильнее и сильнее пробивает - ведь Гумилева вот-вот расстреляют! Я читаю пару фраз, и вскакиваю, и начинаю ходить по комнате. Если бы можно было попросить кого-нибудь - пожалуйста, пусть этого не случится. Теперь, когда я так точно представляю себе его косящие глаза, его манеру говорить и смеяться, вообще - как можно читать о том, как они хохочут, зная, что ... вот-вот...?! Ужасно. Одоевцева пишет так сочно, с таким удовольствием, но ближе и ближе ... и ее голос тоже начинает позвякивать.
А сам Гумилев был уверен, что доживет не менее, чем до 90 лет.
Комментариев нет:
Отправить комментарий