письмо из командировки

Ширина Волги в этих краях от 11 до 40 километров. Мороз невероятный – днем было минус 10 и солнце (да, «мороз и солнце»), но после работы, когда я вышла из центра, я чуть не околела. По ощущению, не меньше 20 градусов – или это я просто не ожидала? Люди замечательные – и в целом, и сегодня вечером – коллеги подвезли, не дали окочуриться. Казань – очень хороший город.

Путевая зарисовка – заметила здесь небольшую деталь в организации дорожного движения. Здесь есть мигающий зеленый человек на светофоре. Это значит, как я выяснила опытным путем, что идти, в принципе, никто не запрещает, но одновременно едут машины под стрелку аж с двух сторон. Вот этот человечек и подмигивает. Мол, интересно тебе, а?

Ну да ладно, я о другом хотела.

Читала на днях воспоминания о Раневской, в книгу были включены и выдержки из ее дневника. Такое чувство, что она специально поддерживала в себе состояние отчаяния, как необходимый огонь для творчества. И это человек, чьи шутки и афоризмы до сих пор ходят по интернету, больше, чем чьи-либо.

«Жизнь прошла и не поклонилась, как сердитая соседка», - пишет Раневская. Хорошо, да?

А дальше идут записки о тех, кого больше нет. Раневская прожила долгую жизнь и в последние годы была отчаянно одинока, несмотря на всю свою славу. Нет рядом близких, родных, лучших друзей. Умер главный за всю ее жизнь враг. Ушли те, кто говорил ей о любви к ней, а она им не верила – теперь она горько жалеет. И не то, чтобы верит, но просто... раньше они были, а теперь их нет. Кого бы она ни вспомнила, о ком бы ни подумала, кто бы ни приснился... Нет. 

Кстати, из ранних, счастливых времен история: Раневская долго и нежно дружила с Анной Андреевной Ахматовой. Однажды Раневская позвонила Ахматовой утром и сказала ей: «Мне сегодня ночью снился Пушкин».

- Бегу! – крикнула в трубку Ахматова, повесила трубку и поехала к Раневской, слушать сон о Пушкине.

Ох, что-то сегодня не дается мне связное изложение мыслей. Это от холода, наверное.

Ну так вот, когда я это прочла, то отложила книгу и какое-то время просто сидела, переживая физически ощутимое счастье. Я чувствовала любовь к своим друзьям как нечто объемное, теплое, живое - драгоценное.

Я думаю, что нашему поколению уготована другая старость. Не такая одинокая. У нас есть Интернет, социальные сети, возможность общаться с незнакомыми людьми и вступать в любые странные сообщества. И думаю, что многое еще придумают и появится, пока мы будем дозревать.

И все равно. Какое счастье, что мои друзья есть. Есть по-настоящему. Какое счастье смотреть в свой телефон и видеть там смс-ки и отвеченные звонки. Вот, например:

От меня: «Ведущий на манеже называется шпрехшталмейстер»

Или вот, сегодняшняя от Оли: «А хороша единица измерения длины – «как до Албании».

Ей предшествовала моя, дивно информативная: «А насчет Албании, это не отсюда, а оттуда»

(Напоминаю, тут очень холодно, это сказывается на умственной деятельности, по крайней мере – на моей)

Как хорошо строить планы, пусть странные, неосуществимые или глупые. Уточнять стоимость билетов в какой-нибудь прекрасный город или дату выхода фильма. Или вспоминать, как называется ведущий манежа в цирковом представлении. 

Это все глупо, глупо, но вместе, вместе.

Как хорошо, что мы можем встречаться, созваниваться, переписываться, разговаривать, спорить, смеяться...

Я люблю людей, которые есть в моей жизни. И я всегда буду благодарить Бога за то, что они есть.

Я знаю, какую дыру оставляет уход друга. В нашем возрасте такие дыры уже появились, и со временем они, наверное, будут становиться все больше и больше, образуя пустое, гулкое пространство, заполняемое болезнями, молчанием, мучительными попытками вспомнить черты лица, голос, жест. 

Помните, Пугачева юная пела на слова Ахмадулиной: «По улице моей который год звучат шаги – мои друзья уходят...» Как хорошо, как чудесно, что мы еще есть. Когда я улетаю в другой город, я думаю о тех, к кому я вернусь, о том, что нужно найти время написать несколько писем, ответить на смс-ку, обязательно позвонить...  узнать, как дела, пригласить в гости, просто рассказать о том и об этом. А когда я прилетаю и включаю телефон, то иногда там уже есть смс-ки от моих друзей. И это такое удивительное счастье, что трудно найти слова. 

Мы часто находим причину пожаловаться на жизнь, но – вот если подумать, если чуть-чуть изменить угол зрения – возможно, пока есть кому рассказать о жизни, не стоит на нее жаловаться?

Я люблю вас. Очень. Правда. Ведущий манежа называется шпрехшталмейстер. Какое счастье, что мы все еще есть.

Практически, написала тост. Используем его, когда я вернусь, да?

На значке написано: Счастье - это путешествие, а не место 

О влиянии луны на зефир. Зарисовка.

Я получила от подруги сообщение, что сегодня – лунное затмение. Может повлиять на эмоции, адекватность поведения и т.п. Сначала я решила уточнить информацию и залезла в интернет с вопросом о времени проведения затмения. Открылся прелестный сайт со следующей информацией: Перед лунным затмением следует поститься три дня, при этом также избегать орехов. Непосредственно перед затмением нужно зажечь свечу и обойти с нею доступные помещения непременно по часовой стрелке. На момент затмения нужно лечь головой на север.

Далее я читать не стала, поскольку мы начали искать ближайший к нам север, чтобы лечь туда головой.

Потом я пошла в комнату к коллегам, чтобы предупредить и их.

- Сегодня затмение, - сказала я, - может повлиять!

Коллеги не поверили, но потом разговор повернулся как-то так, что мы решили посмотреть, как горит зефир. Говорили, что зефир горит незабываемо и вообще от него можно ожидать всякого.  Мы нашли старую чашечку, которую не жалко, одолжили модную зажигалку и зажгли зефир. Но обещанного всякого не случилось, зефир опалился, в комнате повис приятный слабый запах (если вы представляете себе запах горящего зефира, то это был именно он). Мы решили, что это был неправильный зефир. Потом мы отмыли руки и зажигалку.

Я взяла еще конфету и повернулась к выходу.

- А чего ты приходила-то? - спросили коллеги

- Предупредить! – ответила я – Сегодня, совсем скоро лунное затмение. Может отразиться!

Но коллеги не поверили мне, и ходить со свечкой по часовой стрелке не стали.  

Пик затмения будет в 17.30 по Москве. Вообще лучше его тихо пересидеть, судя по поджиганию зефира. И интересно, те несколько странноватых писем по работе, на которые я до сих пор не ответила – это тоже из-за него? Может, подождать отвечать до завтра?

Идея нового спорта

Я даже удивлена, почему этого до сих пор не случилось. Читала вчера статью о том, насколько бессмысленны и вредны почти все фармакологические средства – таблетки, проще говоря. И там снова встретила мимоходом упоминание о том, что многие наши болезни связаны с прямохождением. Тело человека создавалось и развивалось для хождения на четвереньках и лазания по деревьям. А мы со своей цивилизацией все испортили. Это же очень известный факт, медицинская банальность.

И я вот думаю: почему до сих пор не вошли в моду пробежки на четвереньках? Ведь это было бы так полезно и здорово! Нет, какие-то отдельные фрики, судя по интернету, есть. Даже соревнования устраивают. Но я-то говорю о массовом спорте! Здоровье - для всех!

Вошел в парк, перестал себя мучить вертикальным способом перемещения, опустился на четвереньки.

Позвонки встали в удобное им горизонтальное положение, прекратили стираться диски, распрямилось и начало исцеляться межпозвоночное пространство. От этого побежали по нервным окончаниям всяческие правильные, омолаживающие и оздоровляющие сигналы.

Суставы приняли самое органичное для них положение.

Внутренние органы перестали тяжело лежать друг на друге, вместо этого вольготно расположившись в повисшем пузе теле.

Физическая нагрузка – отличная!

И похудение тебе, и аэробика, и свежий воздух – исцеляйся – не хочу! И упасть не страшно – это тебе не велосипед, и даже не тривиальные коньки. Совершенно безопасный вид спорта, между прочим!

Беги себе в свое удовольствие... Правда, если подумать, наше устройство на настоящий момент уже не очень подходит для бега на четвереньках - обезьянам куда удобнее, а у человека отклячивается и торчит вверх попа. Но я уверена, что спортсмены-любители с этим справятся. Придумают накладки на руки или еще что.

Или, что - некрасиво? Да ладно, любое приличное рекламное агентство введет эту позу в моду с полпинка, разве нет? Нам и не такое впаривали, как красивое.

Почему этого до сих пор не случилось?

Ведь сколько можно было бы выпустить сопутствующих товаров! Перчатки-варежки со специальной кожаной подошвой. Штаны с укрепленными голенями. Специальные поддерживающие живот подтяжки. Да полно всего можно придумать – была бы отрасль спортивных товаров ничуть не беднее велосипедных или роликовых  – куда смотрит Найк? Рибок? Адидас, в конце концов!

Можно было бы прочертить специальные дорожки для четверенькоходящих – как для велосипедистов (тут, кстати, можно и штрафы брать для тех, кто по ним обычным образом будет ходить – опять-таки городскому хозяйству прибыток).

А если специальные деревья посадить, то можно еще и на них лазить. Для полного соответствия замыслу природы.

Может, запатентовать?? И развивать новый спорт? Основать общество четвереньколюбителей? Ну отличная же идея, а?

история о прощении

Ирина Анисимова-Вульф

Прочла сегодня утром короткую историю. Она короткая, странная и теплая, несмотря ни на что. И мне кажется, сейчас уже невозможная (надеюсь в этом ошибаться).

Фаина Раневская, после того, как истории ее собственная и ее родных категорически разошлись, стала фактически частью семьи актрисы Павлы Вульф. Кем-то вроде приемной дочери. А у Павлы Вульф была и родная дочь, также ставшая актрисой - Ирина. Получается, она стала Раневской названной сестрой.

Так вот, в воспоминаниях о Раневской сын Ирины Вульф Алексей Щеглов рассказывает следующее:

Начало войны. Они едут в эвакуацию в Ташкент. Ребенок Ирины совсем маленький, ему года два или даже меньше. Он тяжело болеет. С ними в вагоне едут две женщины, жены ответработников (как-то так называлось то, что сейчас обозначается аббревиатурой VIP). Женщинам не нравится, что ребенок плачет, и они пытаются Ирину с мальчиком, а заодно и Фаину Раневскую, высадить с поезда. Устраивают демарши, пытаются договориться с проводником, чтобы он их выкинул где-нибудь на полустанке. Чуть ли не вещи выкидывают. (Война, голод, неразбериха, тяжело больной ребенок).

Она же

Тем не менее, они все приезжают в Ташкент. Ирина устраивается работать к Михаилу Ромму на киностудию. В частности она подбирает персонал. И к ней пришли те самые две женщины.

Алексей Щеглов пишет (так просто!): "Мама пожалела их и взяла".

Сколько за этим удивительного, того самого христианского прощения,  да? Умение обнулять свою жизнь, свои обиды. Удивительное достоинство (она оказалась выше причиненного ей зла). Сколько обычной, глупой, прекрасной, редкой доброты.

Как приятно, что такое бывает. Хорошо утром попробовать ощутить, примерить на себя это состояние. Смогла бы я - вот так - простить? Простить глупость, зазнайство, стремление обеспечить себе бОльшую дозу комфорта за счет жизни - жизни! - двух молодых женщин и крошечного ребенка? Честно - я не знаю. Но история очень хорошая.  

Урок

Cегодня утром почему-то вспомнила, что несколько лет назад я дружила с двумя женщинами-коллегами (пусть будут Первая и Вторая). Потом я перешла на другую работу и общалась с ними очень эпизодически.

Дальше запутанно, как у нас, женщин, бывает, уж извините:

в какой-то момент та из них, которую я считала ближе себе, Первая, вдруг сказала, что другая за моей спиной, после моего ухода, высказывает очень неприятные для меня всякие мнения. (О, такое женское-женское, в самом змеином из пониманий этого слова...)

Я тогда очень сильно обиделась и расстроилась. Потому что вроде дружили, обедать вместе ходили и все такое... И внутренне вычеркнула ту, Вторую, женщину из своих приятельниц. А друзьями-то мы и вовсе не были. Я даже кому-то из общих знакомых писала об этом или говорила.

А теперь думаю - напрасно я тогда поверила первой подруженции. Она это, может, специально сказала - не со зла, а просто так... С женщинами бывает.

Причем я, в общем, верю, что вторая могла сказать обо мне гадость в целях самоутверждения и карьерного роста.

Но сейчас, когда обе они остались позади, и я не общаюсь ни с одной из них, я понимаю, что важен не факт сказанной сплетни, а другое. То, что мною сманипулировали. И я повелась. Вот это до сих пор обидно.

Зачем Первой это было нужно?

Поймать мою мгновенную обиду и возмущение? И тем самым слегка откусить - ведь в такой момент человек открывается.

Остаться "главной подругой"? Смешно, нелепо, но есть люди, которым важно быть главными, первыми во всем.

Просто так, по глупости? В конце концов, приступы глупости бывают у всех людей.

Какая разница. Сейчас уже действительно не имеет значения.

А вот то, что я поверила и обиделась - имеет.

Потому что это был важный урок. Я буду его помнить.

И за это спасибо им обеим, что бы там на самом деле ни происходило.

измерение денег

Сегодня утром встретила двух уже немолодых женщин. Они шли навстречу мне по тротуару, старомодно поддерживая друг друга под локоток. Мы разминулись, и я услышала фразу:

"Ну разве это деньги? Этого же не хватит даже на килограмм персиков!"

И я подумала, что пока женщина считает деньги в килограммах персиков (Москва, конец ноября) - у нее все нормально с деньгами. И это хорошо.

очень давно, хулиганское...

Нашла у себя случайно следующую запись, свидетельствующую о моем чрезвычайно неромантичном характере...

"Сидим на концерте Богушевской, она поет одну прекрасную песню, вторую, все про любовь, все с умными словами, романтичные донельзя... Потом выходит девушка и начинает чертить разные картинки по песку, и это он-лайн проекцируется на задник сцены - очень мило. Еще песня, потом еще. Мудрые, грустные, блюзовые. Девушка чертит по песку - звезды, свечи, горы, женские профили. Богушевская поет. И в самый романтичный момент самой философской и нежной из песен я вдруг так ясно представляю себе, как девушка-художница чертит на песке слово из трех букв - и тихо хохочу до конца песни, в то время, как все остальные внимают чуть ли не со слезами на глазах..."

Ну не могу я, когда все очень-очень возвышенно... не выдерживаю.

И кстати, пока вспоминала тот концерт Богушевской, вспомнила и еще более давнюю историю. Пошли мы с моей подругой Яной в консерваторию. Очень известный пианист, откуда-то из средней Европы, играл Брамса. (По-моему, Брамса, но уже точно не помню). Все, как приличные люди, подъезжали к консерватории на автомобилях. Дамы в шубках шли ломкими походками на тоненьких шпильках. А мы с ней мчались с разных концов города, с работы, в метро, бегом, в удобной обуви и легких куртках. Прибежали, успели, разделись, сели на неудобные деревянные консерваторские стулья. 

Выходит сухонький старичок, который всем своим видом сразу дает понять, что он - очень, очень хороший пианист. В смокинге. Серьезный-пресерьезный. Берет первые ноты. Ах, прекрасно. Зал внимает. Дамы на шпильках и в платьях старательно затаили дыхание и сделали соответствующие лица. 

Два человека в зале - о, разумеется, про себя, не нарушая правил поведения, смеются. Я и Янка. Просто мы очень давно знаем друг друга, нам не обязательно смеяться вслух. 

Я потом ее спрашиваю: 

- Ты правда о чем-то смешном подумала, когда он вышел? 
Она отвечает: 

- Да, а ты?

- Я представила себе, как он садится за рояль, начинает играть, увлекается, и начинает подпевать таким тооооненьким голосочком, - говорю я.

- А я представила себе, что он берет пару аккордов, а потом встает и делает несколько фуэте, в своем смокинге, и фалды так... развеваются... - говорит Янка.

Иоганнес Брамс

Портрет Брамса на стене, по-моему, тоже хихикнул.

Возможно, почему бы и нет, что у меня тоже будет легкая шубка и достаточно времени, чтобы подкатить к Консерватории на автомобиле.

И у меня уже сейчас есть сапожки на тоненьком каблучке (только нужно набить набойки).

Но что делать с несерьезными фантазиями на тему? Разве что... получать удовольствие?

P.S. А Богушевскую я очень люблю и часто слушаю! И у нее тоже есть дивные хулиганские песни!

Предназначение и как от него увернуться

А что, если так и есть? Если каждому из нас дано свое предназначение? Одно, главное.

Один должен написать картину. Другой – сделать лучший в мире стол. Третий – провести законопроект о защите слонов.

Как только предназначение исполнено, все. Можно ставить галочку. Жизнь удалась и завершена.

Но зная характер людей, населяющих наш мир, неужели непонятно, что они начнут убегать от выполнения своего предназначения – всеми способами. Ведь хочется, всегда очень хочется, чтобы самое главное, самое важное в жизни было еще впереди...

Да и кто их знает, как там все устроено наверху. Вдруг для Них эта самая галочка будет сигналом к окончанию успешно завершенной жизни?

- Как там Петров, шкаф построил?

- Да!

- Отлично, молодец Петров, подать его сюда!

А у Петрова, может, по его внутренним весам, этот шкаф вовсе не важнее, чем его выяснение отношений с женой и любовницей? Он, может, только-только собирается новую жизнь начинать, в которой будет все правильно, честно и зарядка по утрам. И тут – бац! – шкаф построен, подать его сюда, инфаркт и никакой тебе зарядки.

Другое дело, что может, так оно и лучше было бы – получить ТАМ благодарность за прекрасный шкаф. Отдохнуть среди таких же уставших, но довольных собою. И вперед, с новым поручением-предназначением – например, а напиши-ка ты теперь, Петров, симфонию!

Но мы же не знаем.

И поэтому, как мне иногда кажется, мы живем в мире людей, уворачивающихся от своего предназначения.

Одна могла бы быть прекрасным врачом. Но она выбрала работу буфетчицы. Бутерброды ее бесят, желающие купить сосиски с зеленым горошком – раздражают. Иногда она так хочет сказать что-нибудь вроде: «Ну вы на себя посмотрите! Очевидно, что вам необходимо поберечь печень. Давайте сделаем так: сначала УЗИ, анализы сдайте, попейте препаратик, вот я вам напишу название, и через месяц – ко мне. А там уж подумаем насчет тортика. Может я вам его и продам, но учтите  – исключительно в гомеопатических дозах».

Другой должен был бы написать детскую книгу. Чудесную детскую книгу. На ней выросли бы несколько поколений, ее герои стали бы друзьями тысяч детей. Но этот человек становится политиком. Он принимает плохие, неинтересные ему законы. Ему совершенно наплевать на своих совершеннолетних избирателей. Когда вечерами референты приносят ему проекты на подпись, он иногда увлекается и начинает приписывать на полях остро отточенным карандашом: «а потом Шуршавчик и его подружка, маленькая Люня, пошли в лес» - но спохватывается и быстро стирает написанное.

Третий был бы дивным краснодеревщиком. Его задача на эту жизнь – создать стол. Нет, не так – СТОЛ. С ящиками и потайными ящичками. Отделением для табака и трубки. Невероятно практичный и удобный. Этот стол должен бы стоять в кабинете серьезного ученого (предназначение – найти формулу, позволяющую разработать новый способ получения энергии; уворачивается от предназначения, работая бухгалтером) – так вот, этот стол был бы лучшим столом для кабинета ученого. Потом с него делали бы копии, пытаясь повторить его стильный, сдержанный облик, его уникальную практичность и целенаправленность каждой линии... А Мастер, который должен создать его, пыхтит в захолустном НИИ, пытаясь разработать новые способы получения энергии, но ни на секунду не веря в результат... ведь это же не его дело...

И что получается?

У одних где-то к сорока годам начинает звенеть тревожный звоночек: я еще не сделал Самое Важное Дело, я еще не нашел себя Настоящего. Вот тебе и кризис среднего возраста. Кто-то решается, бросает карьеру, отодвигает все лишнее и с головой уходит в создание самолета, химического соединения, нового сорта яблок...

Кто-то считает, что это блажь, ерунда. Идет к психотерапевту, успокаивается с его помощью и продолжает заниматься тем делом, которое помогало ему раньше увернуться от Судьбы, а теперь помогает дожить жизнь.

Но есть и другие. Те, кто знает, что они должны делать, с самого начала. Пишут симфонию в пять лет.

Очень люблю, кстати, анекдот о Моцарте. К нему пришел юноша и спросил:

- Я хочу написать симфонию Мне 17 лет. Можно уже творить или подождать еще?

- Еще рано, - ответил Моцарт.

- Но ведь вы написали первые опусы в три года! – возмутился юноша.

- Но я никого не спрашивал, - ответил Моцарт.

Ну так вот. Родился человек, чтобы написать гениальную книгу. И пишет ее. Прямо молодым, не теряя времени. Или ссорится с родителями, у которых уже есть план (поступит на юридический, поработает пару лет в конторе у NN, потом в политику и в президенты...) – и идет учиться к лучшему в городе краснодеревщику. Чтобы сделать свой лучший в мире стол.

Что потом? Стихотворение написано. Формула разработана. Платье пошито. Корабль построен и спущен на воду.

Уйти рано и быстро, так и оставшись в истории авторами одного – но прекрасного - произведения?

Или же, поставив галочку на деле своей жизни, вдруг увидеть перед собой огромное пространство предназначений – новых, странных, неожиданных... А ты не хочешь еще снять фильм? Разработать гениальную схему? Придумать новый сорт мороженого?

Может, так оно и есть? Может, если это, конечно, так, люди напрасно уворачиваются от своего дела? Может, оно будет не конечным этапом жизни, а только ступенькой к чему-то новому, чему-то огромному?

Иногда мне кажется, что в раннем детстве я точно знала, зачем я. Но потом это стерлось, забылось, воспиталось. Может быть, если постараться как следует вспомнить, то я смогу поймать это чувство, это знание – для чего я здесь хожу, дышу, слова сочиняю?

Нет-нет, конечно, это упрощенная схема – предназначений и судеб много на каждом этапе жизни. И мы иногда говорим о том, что случаются моменты, когда мы можем переставить рога троллейбуса своей жизни на иные провода, иные маршруты...

И все-таки иной раз я думаю – может быть, я не зря существую? Может, надо сделать что-то? Нащупать, угадать, вычислить... Но как, а?

Борис Барский (помните, был такой проект Маски-шоу? Он оттуда):

Как быстро сменяются

Цифры и даты,

Я больше не чувствую

Времени счета,

Я выхожу и иду

Куда-то,

Не отдавая себе

Отчета.

Сутулый, шагаю я

Придурковато,

Бреду, как в бреду,

Да какой там бред:

Ведь если я был

С кем-то, где-то, когда-то,

То очень давно,

Меня там уже нет.

И, в общем, вопросов-то

Не Бог весть,

Но не нахожу

В голове ответов:

Ведь если я был -

То, должно быть, я есть?

А если я не был -

То, значит и нету?

В задумчивости,

Все на свете ругая,

Слова вспоминая,

Кручу головой:

Я спрашиваю:

Где я? Кто я? Куда я?

Зачем я? А главное:

Ради чего я?

- Как ты думаешь, в чем смысл жизни?
- Есть и спать
- Да-да, это как раз то, о чем и я думаю...

Старый анекдот.

Умирает человек, спрашивает Бога: «Ну теперь объясни мне, зачем я жил? В чем был смысл всего этого?»

Бог отвечает:

- А вот помнишь, ты в 1973 году в командировку ездил?

- Ну да... было... помню...

- Помнишь, с тобой попутчица в одном купе ехала?

- Мммм... да... был там кто-то...

- Ты ей еще чай с лимоном от проводницы принес?

- А, да!

- Ну вот.

Кстати, я вот подумала, что, может быть, смысл нашей жизни для Бога вовсе не измеряется материальными объектами? Может быть, смысл жизни в тех мелочах, которые мы не замечаем? Улыбка? Слово прощения? Подставленное другу плечо в формате совместно выпитой бутылки за ночным разговором? Муха, выпущенная из окна?

И это все, конечно, о внешнем предназначении – том, которое, если есть, задано нам заранее. Есть еще и внутреннее – то, которое мы для себя находим сами. Например, стать другим. Стать смелым. Развить в себе способность. Не победить себя – еще не хватало с самим собой воевать, а как-то... вырастить... как цветок в горшке. Или что-то понять. Иногда я думаю, что мы так уверены в том, что разбираемся в жизни, знаем, что хорошо, что плохо – а вдруг все устроено иначе? Все можно воспринять, увидеть другими глазами, под другим углом. Не зря же говорят, что люди, пережившие просветление, часто начинают хохотать – им так смешно, когда они вдруг видят, что все совершенно не так.

Мне вообще в нашем мире очень нравится то, что он совершенно неугомонный – меняется, плывет, выворачивается наизнанку. Только успеешь понять что-то – ап! – все переворачивается. И этому процессу нет предела... Но это уже, как говорили (встретившиеся нынче) братья Стругацкие, совсем другая история...

В Крыму (сказка о курочке)

Крым. Начало мая. Невысокие старые горы. Цветут дикие маки. Совсем далеко, на склоне, стоит домик лесника. Трава свежая, невероятно зеленая: те, кто приезжает в Крым летом, купаться, такой уже не застанет – когда море станет гостеприимным, трава уже будет выцветшей и пожухлой. А сейчас море прозрачное, тихое, море в себе. Оно отдыхает от визга ныряющих детей, от размашистых гребков плавцов, от брошенных в него окурков и огрызков. Море холодное, ему еще очень хорошо. Редко-редко выйдет к нему кто-то из гостей, зайдет быстрым шагом, проплывет в хорошем темпе пару метров и выскакивает на берег – скорее вытираться и одеться потеплее. Это ничего, не страшно, морю даже забавно, как будто щекотно.

Совсем недалеко от берега проплывает пара молодых дельфинов. Их родители смотрят на это сквозь пальцы – сквозь ласты – пусть пока молодежь развлекается. Чуть позже, когда на пляжах появятся мамы с детьми, влюбленные парочки, шумные подростки, полетит волейбольный мячик в воду, - старшие дельфины строго-настрого запретят молодняку появляться в этих местах. А пока что дельфины-юнцы кувыркаются в сотне метров от берега, разглядывая такой странный мир людей. Устроили себе приключение.

По узенькой тропинке с трудом идет женщина. Тропинка не такая уж крутая, это только пологие предгорья старой горы, можно было бы и побежать. Но женщина – хромая. Врожденный вывих бедра. Поэтому ей тяжело идти и по ровной-то дороге, а по горной тропинке – совсем неловко. Женщина опирается на костыль с упором в локоть, внимательно смотрит на дорогу. Иногда она останавливается и отдыхает, переводя взгляд на горы, небо, цветы вокруг. А море еще не видно, нужно подняться повыше, но его близость уже чувствуется – с легким ветром налетает запах, в воздухе есть та особенная свежесть, которая бывает только там, где есть горы и море.

Женщина специально решила идти гулять одной. Она приехала сюда, чтобы подумать, возможно, сделать выбор. Ей нужно пространство и одиночество. Море, небо и горы. Вот она делает еще несколько шагов, и море появляется перед нею. Она идет чуть выше и дальше.

Летом здесь будет полно народа, а сейчас еще никого нет.

Женщина подходит к небольшому кусту с зеленовато-серебристыми листьями, как будто покрытыми изморозью. Смотрит внимательно на траву – нет ли в ней змеи или муравейника. Убедившись, что все в порядке, она садится и смотрит на море.

Женщина хотела серьезно подумать, разобраться в одном сложном вопросе, но сейчас ей в голову лезут всякие пустяки.

Она вспоминает, как жила здесь, в поселке внизу. Как они приезжали с матерью и братом каждое лето, пока не выросли. Как ходили купаться, перебаливали короткую акклиматизацию, читали вслух книжки по вечерам.

Как она болела ночью и не могла сразу встать с кровати, а мама вечером ставила стакан с водой на тумбочку рядом. От слабости и температуры больная нога совершенно переставала слушаться. Когда вода заканчивалась, девочке приходилось добираться по стеночке до кухни. Иногда она падала, и разбуженный брат подскакивал, хватал ее и тащил обратно на кровать – и потом приносил ей воды. Иногда он спрашивал, как будто зло: «Чучело, ты в туалет не хочешь?» - и если она молчала и не мотала головой отрицательно, то он также вроде бы недовольно и сердито, а на самом деле довольно аккуратно вел ее в туалет. Мама к ней ночью не подходила почти что никогда, разве что уж совсем высокая была температура.

А если девочка хотела взять с собой на пляж игрушки, то ей складывали их в небольшую сумочку и вешали на плечо. Девочка тащила свой надувной круг, сумку с игрушками, а ведь тогда не было модных костылей с упором в плечо, так что ей сложно приходилось, особенно на лестнице к пляжу. Брат всегда шел на шаг ниже ее, вроде бы отвернувшись, но вниманием весь был обращен к ней. Девочка точно знала, что если нога подвернется или костыль соскользнет со ступеньки, он ее поймает, подхватит, будет ругать, дразниться, но не даст упасть. Мама всегда шла чуть поодаль, как будто стеснялась своего ковыляющего ребенка, пыталась хотя бы ненадолго выглядеть свободной, счастливой, ни в чем не виноватой.

Интересно, думает женщина, глядя с горы на тот самый пляж, к которому сейчас ведет совершенно другая, новая лестница, интересно, мама была так холодна ко мне – почему? Пыталась сопротивляться грызущей ее изнутри вине? (Зачем, отчего – может быть, что-то сделала не так во время беременности или – наоборот – не сделала чего-то? Не посмотрела вовремя на складочки ножек и попки у младенца – а ведь можно было сделать операцию – нет, опоздали...) Или, может, она сокрушалась, что вообще согласилась рожать еще одного ребенка? Старший - красивый, милый и умный мальчик – ну зачем она решила оставить это, непонятное, вечно привлекающее сочувственное внимание незнакомых людей, требующее помощи дитя? 

  

Женщина в сотый, в тысячный раз думает: «Хорошо бы точно знать, совершенно точно, что мама тогда так обращалась со мной, чтобы я выросла нормальной, стойкой, самостоятельной, чтобы научилась делать все то, что я сейчас могу делать».

«Как хочется знать, без сомнений, без предположений, что мама выбрала все самое лучшее для меня, сделала так, чтобы я чувствовала себя свободной, нормальной, не хуже и не слабее других?»

«Как бы я была счастлива, если бы знала наверняка, но только совсем наверняка знала,  что это была тактика и стратегия, порожденная любовью, а не просто равнодушие к неудачному, сложному ребенку...»

 - Нелюбимому ребенку, - говорит она себе и молчит, даже внутренне молчит после этих слов. Просто смотрит на море.

Потом смотрит на небо, потом оглядывает себя. Немного полноватая фигура, смешная растрепанная тень на траве.

«Если бы мама была жива, - думает женщина, - я бы обязательно спросила ее об этом»

Может быть, именно потому, что мама предвидела свой, такой ранний уход, - приходит ей в голову, - она и постаралась стать не слишком важной, не слишком нужной – чтобы девочке было проще потом без нее?

Женщина смотрит на небо, по которому медленно, лениво, уже почти по-летнему, скатываются с высокой горы облака.

- Ну хорошо, - говорит она вслух, а мне-то что теперь делать?

И возмущенно смотрит на лошадь, пасущуюся неподалеку. Лошадь отгоняет мух длинным хвостом и на вопрос не отвечает.

 - Если я не знаю, любила ли меня моя мама, - поясняет женщина лошади, и облакам, и морю, хотя оно не так уж близко, - если я не знаю, была ли она хорошей или плохой матерью, любящей и разумной, или равнодушной и холодной, как мне быть вот с этим? – и она показывает лошади и облакам на свой собственный живот.

Лошадь нервно оглядывается, перебирает ногами. Наверное, ей не нравится тональность, в которой говорит женщина. Неподалеку бегает совсем новенький, урожая этого года, жеребенок. Лошадь подзывает его к себе, на всякий случай. Женщина улавливает волнение лошади и на всякий случай начинает говорить тише, теперь уже только морю и облакам.

Но ничего нового она не сообщает, она только повторяет свой вопрос несколько раз, все спокойнее и спокойнее, как если бы с каждым повторением ответ становился все очевиднее.

- Понимаешь, - говорит женщина доверительно серебристому кусту, под которым сидит, и куст шуршит ей что-то свое, растительное, в ответ, - понимаешь, я же похожа на нее! Я сама это вижу с каждым годом все лучше и яснее. И брат говорит, что похожа. А что это значит? Ну вот что?

Она замолкает и сидит, опять просто глядя на небо. Она думает, что не имеет права оставить этого неожиданного, незваного ребенка –  она будет ему такой же неправильной, плохой матерью, какой была ее собственная. Выбор прост и он уже сделан.

 Духи горы, жившие на ней много столетий, расстроены. Они волнуются ветерком в волосах, бегут по траве нежными волнами. Они размахивают ветками куста, под которым сидит женщина. Они шепчутся и смотрят на море, как если бы ждали от него совета.

Женщина теперь просто сидит, молча, отдыхает перед сложной дорогой назад. Все решено.

Она слышит быстрые шаги и улыбается, потому что до сих пор знает наизусть все особенности этой походки, может узнать ее днем или ночью, на гулком городском асфальте – или сейчас, на горной тропинке.

Брат подходит к ней и садится рядом.

- Ну что? – спрашивает брат, - о чем ты тут переживаешь, чучело?

- Ни о чем, просто смотрю на море, - отвечает она, сразу решив, что не будет посвящать брата. В конце концов, это дело такое, женское, природное. Мы можем говорить о нем с небом или лошадью, но не с мужчиной, даже самым родным.

- А это возможно физически? Не опасно? И как муж? – спрашивает брат, проигнорировав решение женщины ничего ему не объяснять.

Она кивает два раза, но потом решает все же включить звук: 

- Физически – абсолютно. Не скажу, что легко, но это ведь и вообще нелегко. А сейчас... все можно, не проблема. Муж – будет рад, он давно хотел, просто боялся просить, волновался за меня. Но...

Она хочет сказать, что ребенка не будет. Она хочет объяснить, что виновата в этом их мать, которая ни разу в жизни не сказала, что любит ее.

Но брат как-то так хорошо молчит, что и ей становится хорошо и спокойно молчать рядом. Она прижимается головой к его плечу, и они смотрят на море, вдвоем, вместе.

И вдруг она отчетливо вспоминает, как она болеет, совсем маленькая. Ей тогда делали какой-то совсем зверский массаж, ужасный просто. Ночью нога болела невозможно. А она была маленькая и плакала, и не давала родителям спать. Мама подходила к ней и начинала тихо рассказывать такую специальную "сонную" сказку про курочку. Как эта курочка все идет и идет по дорожке, и встречает то одного зверя, то другого, и каждый ей что-то дарит. В этой сказке не было ни проблем, ни задач, ни опасностей – просто лесная дорожка и маленькая курочка, идущая по ней. Под эту сказку девочка всегда засыпала, а иногда и мама ее тоже, рядом.

Идет курочка, - вспоминает женщина и на ее лице пробивается странная, новая для нее улыбка – и встречает собачку. На тебе, курочка, бублик – говорит собачка и подарила ей бублик... Идет курочка дальше, мимо кустов, мимо цветочков, и встречает кошечку. На тебе, курочка, сахарок, - говорит кошечка...

- Нет, говорит брат, - не сахарок. Она ей что-то другое дарила.

Они опять сидят молча. Вспоминают.

Ничего не поделаешь, думает женщина, у меня нет другого способа узнать свою маму. Теперь - нет. Я не стану ею, но я буду чувствовать, как она прорастает во мне, во всем – и в хорошем, и в плохом. Я услышу ее интонации, ее голос - когда буду разговаривать со своим ребенком - и иногда буду сопротивляться этому. А иногда - нет.

Я буду следить за этим, - обещает женщина пока еще непонятно кому. Я постараюсь быть другой, лучшей. Я скажу своему ребенку, что люблю его, сразу, как только увижу – или еще раньше. Я научусь любить его так, чтобы он это всегда знал. Всегда. И я буду радоваться, когда буду узнавать свою маму - в себе. Ведь быть ею, хотя бы иногда, это - как будто встретить ее ненадолго, разве нет?

- Но что, спрашивает она сама себя, что если я не буду любить его? Что, если мать оставила во мне и это?

- Не знаю, - мягко отвечает она сама себе, в то время, как брат встает и протягивает ей руку. Он помогает ей подняться, так ловко и нежно, как он всегда обращается с нею.

- По крайней мере, думает женщина, - мама подарила мне такого брата. И мой ребенок может стать похожим на него. – Это неожиданная мысль и она кажется женщине очень важной.

Брат подает ей ее модный, легкий костыль. Они идут по тропинке – он впереди, чуть ниже ее, чтобы успеть поддержать, если она споткнется.

Женщина вдруг задает себе другой вопрос: а почему ее брат, будучи мальчишкой, так нежно относился к ней, своей неловкой, неудачной сестренке? Кто научил его так любить ее? Кто сказал ему, что он будет ее помощником, ее поддержкой - навсегда? Отец? Мама? Или брат полюбил ее сам по себе?

Женщина не спрашивает брата об этом – скорее всего, он не помнит этого, он ведь тоже был маленьким.

Ей кажется, что она уже начала думать иначе, как будто что-то в ней навсегда изменилось, проросло, после того, как посидела на этой горной лужайке, и от этого сегодня все появляются такие странные мысли. «Я уже становлюсь иной», - думает она: «Может быть, когда-нибудь я пойму свою маму... или пойму, что, в конце концов, это не так уж и важно».

- Смотри! – вдруг говорит брат громко и останавливается. Он показывает рукой на море, другой рукой поддерживая сестру на склоне горы.

Прямо перед ними блестят, кувыркаются две маленькие глянцевые спинки. Такие хорошенькие, такие славные, такие веселые.

- Первый раз в жизни вижу дельфинов в море, - говорит она.

Они долго стоят и смотрят на море. Молчат. Улыбаются. А потом продолжают спускаться, держась за руки. 

Женщина думает, что им еще нужно вспомнить мамину сказку о курочке.