В Крыму (сказка о курочке)

Крым. Начало мая. Невысокие старые горы. Цветут дикие маки. Совсем далеко, на склоне, стоит домик лесника. Трава свежая, невероятно зеленая: те, кто приезжает в Крым летом, купаться, такой уже не застанет – когда море станет гостеприимным, трава уже будет выцветшей и пожухлой. А сейчас море прозрачное, тихое, море в себе. Оно отдыхает от визга ныряющих детей, от размашистых гребков плавцов, от брошенных в него окурков и огрызков. Море холодное, ему еще очень хорошо. Редко-редко выйдет к нему кто-то из гостей, зайдет быстрым шагом, проплывет в хорошем темпе пару метров и выскакивает на берег – скорее вытираться и одеться потеплее. Это ничего, не страшно, морю даже забавно, как будто щекотно.

Совсем недалеко от берега проплывает пара молодых дельфинов. Их родители смотрят на это сквозь пальцы – сквозь ласты – пусть пока молодежь развлекается. Чуть позже, когда на пляжах появятся мамы с детьми, влюбленные парочки, шумные подростки, полетит волейбольный мячик в воду, - старшие дельфины строго-настрого запретят молодняку появляться в этих местах. А пока что дельфины-юнцы кувыркаются в сотне метров от берега, разглядывая такой странный мир людей. Устроили себе приключение.

По узенькой тропинке с трудом идет женщина. Тропинка не такая уж крутая, это только пологие предгорья старой горы, можно было бы и побежать. Но женщина – хромая. Врожденный вывих бедра. Поэтому ей тяжело идти и по ровной-то дороге, а по горной тропинке – совсем неловко. Женщина опирается на костыль с упором в локоть, внимательно смотрит на дорогу. Иногда она останавливается и отдыхает, переводя взгляд на горы, небо, цветы вокруг. А море еще не видно, нужно подняться повыше, но его близость уже чувствуется – с легким ветром налетает запах, в воздухе есть та особенная свежесть, которая бывает только там, где есть горы и море.

Женщина специально решила идти гулять одной. Она приехала сюда, чтобы подумать, возможно, сделать выбор. Ей нужно пространство и одиночество. Море, небо и горы. Вот она делает еще несколько шагов, и море появляется перед нею. Она идет чуть выше и дальше.

Летом здесь будет полно народа, а сейчас еще никого нет.

Женщина подходит к небольшому кусту с зеленовато-серебристыми листьями, как будто покрытыми изморозью. Смотрит внимательно на траву – нет ли в ней змеи или муравейника. Убедившись, что все в порядке, она садится и смотрит на море.

Женщина хотела серьезно подумать, разобраться в одном сложном вопросе, но сейчас ей в голову лезут всякие пустяки.

Она вспоминает, как жила здесь, в поселке внизу. Как они приезжали с матерью и братом каждое лето, пока не выросли. Как ходили купаться, перебаливали короткую акклиматизацию, читали вслух книжки по вечерам.

Как она болела ночью и не могла сразу встать с кровати, а мама вечером ставила стакан с водой на тумбочку рядом. От слабости и температуры больная нога совершенно переставала слушаться. Когда вода заканчивалась, девочке приходилось добираться по стеночке до кухни. Иногда она падала, и разбуженный брат подскакивал, хватал ее и тащил обратно на кровать – и потом приносил ей воды. Иногда он спрашивал, как будто зло: «Чучело, ты в туалет не хочешь?» - и если она молчала и не мотала головой отрицательно, то он также вроде бы недовольно и сердито, а на самом деле довольно аккуратно вел ее в туалет. Мама к ней ночью не подходила почти что никогда, разве что уж совсем высокая была температура.

А если девочка хотела взять с собой на пляж игрушки, то ей складывали их в небольшую сумочку и вешали на плечо. Девочка тащила свой надувной круг, сумку с игрушками, а ведь тогда не было модных костылей с упором в плечо, так что ей сложно приходилось, особенно на лестнице к пляжу. Брат всегда шел на шаг ниже ее, вроде бы отвернувшись, но вниманием весь был обращен к ней. Девочка точно знала, что если нога подвернется или костыль соскользнет со ступеньки, он ее поймает, подхватит, будет ругать, дразниться, но не даст упасть. Мама всегда шла чуть поодаль, как будто стеснялась своего ковыляющего ребенка, пыталась хотя бы ненадолго выглядеть свободной, счастливой, ни в чем не виноватой.

Интересно, думает женщина, глядя с горы на тот самый пляж, к которому сейчас ведет совершенно другая, новая лестница, интересно, мама была так холодна ко мне – почему? Пыталась сопротивляться грызущей ее изнутри вине? (Зачем, отчего – может быть, что-то сделала не так во время беременности или – наоборот – не сделала чего-то? Не посмотрела вовремя на складочки ножек и попки у младенца – а ведь можно было сделать операцию – нет, опоздали...) Или, может, она сокрушалась, что вообще согласилась рожать еще одного ребенка? Старший - красивый, милый и умный мальчик – ну зачем она решила оставить это, непонятное, вечно привлекающее сочувственное внимание незнакомых людей, требующее помощи дитя? 

  

Женщина в сотый, в тысячный раз думает: «Хорошо бы точно знать, совершенно точно, что мама тогда так обращалась со мной, чтобы я выросла нормальной, стойкой, самостоятельной, чтобы научилась делать все то, что я сейчас могу делать».

«Как хочется знать, без сомнений, без предположений, что мама выбрала все самое лучшее для меня, сделала так, чтобы я чувствовала себя свободной, нормальной, не хуже и не слабее других?»

«Как бы я была счастлива, если бы знала наверняка, но только совсем наверняка знала,  что это была тактика и стратегия, порожденная любовью, а не просто равнодушие к неудачному, сложному ребенку...»

 - Нелюбимому ребенку, - говорит она себе и молчит, даже внутренне молчит после этих слов. Просто смотрит на море.

Потом смотрит на небо, потом оглядывает себя. Немного полноватая фигура, смешная растрепанная тень на траве.

«Если бы мама была жива, - думает женщина, - я бы обязательно спросила ее об этом»

Может быть, именно потому, что мама предвидела свой, такой ранний уход, - приходит ей в голову, - она и постаралась стать не слишком важной, не слишком нужной – чтобы девочке было проще потом без нее?

Женщина смотрит на небо, по которому медленно, лениво, уже почти по-летнему, скатываются с высокой горы облака.

- Ну хорошо, - говорит она вслух, а мне-то что теперь делать?

И возмущенно смотрит на лошадь, пасущуюся неподалеку. Лошадь отгоняет мух длинным хвостом и на вопрос не отвечает.

 - Если я не знаю, любила ли меня моя мама, - поясняет женщина лошади, и облакам, и морю, хотя оно не так уж близко, - если я не знаю, была ли она хорошей или плохой матерью, любящей и разумной, или равнодушной и холодной, как мне быть вот с этим? – и она показывает лошади и облакам на свой собственный живот.

Лошадь нервно оглядывается, перебирает ногами. Наверное, ей не нравится тональность, в которой говорит женщина. Неподалеку бегает совсем новенький, урожая этого года, жеребенок. Лошадь подзывает его к себе, на всякий случай. Женщина улавливает волнение лошади и на всякий случай начинает говорить тише, теперь уже только морю и облакам.

Но ничего нового она не сообщает, она только повторяет свой вопрос несколько раз, все спокойнее и спокойнее, как если бы с каждым повторением ответ становился все очевиднее.

- Понимаешь, - говорит женщина доверительно серебристому кусту, под которым сидит, и куст шуршит ей что-то свое, растительное, в ответ, - понимаешь, я же похожа на нее! Я сама это вижу с каждым годом все лучше и яснее. И брат говорит, что похожа. А что это значит? Ну вот что?

Она замолкает и сидит, опять просто глядя на небо. Она думает, что не имеет права оставить этого неожиданного, незваного ребенка –  она будет ему такой же неправильной, плохой матерью, какой была ее собственная. Выбор прост и он уже сделан.

 Духи горы, жившие на ней много столетий, расстроены. Они волнуются ветерком в волосах, бегут по траве нежными волнами. Они размахивают ветками куста, под которым сидит женщина. Они шепчутся и смотрят на море, как если бы ждали от него совета.

Женщина теперь просто сидит, молча, отдыхает перед сложной дорогой назад. Все решено.

Она слышит быстрые шаги и улыбается, потому что до сих пор знает наизусть все особенности этой походки, может узнать ее днем или ночью, на гулком городском асфальте – или сейчас, на горной тропинке.

Брат подходит к ней и садится рядом.

- Ну что? – спрашивает брат, - о чем ты тут переживаешь, чучело?

- Ни о чем, просто смотрю на море, - отвечает она, сразу решив, что не будет посвящать брата. В конце концов, это дело такое, женское, природное. Мы можем говорить о нем с небом или лошадью, но не с мужчиной, даже самым родным.

- А это возможно физически? Не опасно? И как муж? – спрашивает брат, проигнорировав решение женщины ничего ему не объяснять.

Она кивает два раза, но потом решает все же включить звук: 

- Физически – абсолютно. Не скажу, что легко, но это ведь и вообще нелегко. А сейчас... все можно, не проблема. Муж – будет рад, он давно хотел, просто боялся просить, волновался за меня. Но...

Она хочет сказать, что ребенка не будет. Она хочет объяснить, что виновата в этом их мать, которая ни разу в жизни не сказала, что любит ее.

Но брат как-то так хорошо молчит, что и ей становится хорошо и спокойно молчать рядом. Она прижимается головой к его плечу, и они смотрят на море, вдвоем, вместе.

И вдруг она отчетливо вспоминает, как она болеет, совсем маленькая. Ей тогда делали какой-то совсем зверский массаж, ужасный просто. Ночью нога болела невозможно. А она была маленькая и плакала, и не давала родителям спать. Мама подходила к ней и начинала тихо рассказывать такую специальную "сонную" сказку про курочку. Как эта курочка все идет и идет по дорожке, и встречает то одного зверя, то другого, и каждый ей что-то дарит. В этой сказке не было ни проблем, ни задач, ни опасностей – просто лесная дорожка и маленькая курочка, идущая по ней. Под эту сказку девочка всегда засыпала, а иногда и мама ее тоже, рядом.

Идет курочка, - вспоминает женщина и на ее лице пробивается странная, новая для нее улыбка – и встречает собачку. На тебе, курочка, бублик – говорит собачка и подарила ей бублик... Идет курочка дальше, мимо кустов, мимо цветочков, и встречает кошечку. На тебе, курочка, сахарок, - говорит кошечка...

- Нет, говорит брат, - не сахарок. Она ей что-то другое дарила.

Они опять сидят молча. Вспоминают.

Ничего не поделаешь, думает женщина, у меня нет другого способа узнать свою маму. Теперь - нет. Я не стану ею, но я буду чувствовать, как она прорастает во мне, во всем – и в хорошем, и в плохом. Я услышу ее интонации, ее голос - когда буду разговаривать со своим ребенком - и иногда буду сопротивляться этому. А иногда - нет.

Я буду следить за этим, - обещает женщина пока еще непонятно кому. Я постараюсь быть другой, лучшей. Я скажу своему ребенку, что люблю его, сразу, как только увижу – или еще раньше. Я научусь любить его так, чтобы он это всегда знал. Всегда. И я буду радоваться, когда буду узнавать свою маму - в себе. Ведь быть ею, хотя бы иногда, это - как будто встретить ее ненадолго, разве нет?

- Но что, спрашивает она сама себя, что если я не буду любить его? Что, если мать оставила во мне и это?

- Не знаю, - мягко отвечает она сама себе, в то время, как брат встает и протягивает ей руку. Он помогает ей подняться, так ловко и нежно, как он всегда обращается с нею.

- По крайней мере, думает женщина, - мама подарила мне такого брата. И мой ребенок может стать похожим на него. – Это неожиданная мысль и она кажется женщине очень важной.

Брат подает ей ее модный, легкий костыль. Они идут по тропинке – он впереди, чуть ниже ее, чтобы успеть поддержать, если она споткнется.

Женщина вдруг задает себе другой вопрос: а почему ее брат, будучи мальчишкой, так нежно относился к ней, своей неловкой, неудачной сестренке? Кто научил его так любить ее? Кто сказал ему, что он будет ее помощником, ее поддержкой - навсегда? Отец? Мама? Или брат полюбил ее сам по себе?

Женщина не спрашивает брата об этом – скорее всего, он не помнит этого, он ведь тоже был маленьким.

Ей кажется, что она уже начала думать иначе, как будто что-то в ней навсегда изменилось, проросло, после того, как посидела на этой горной лужайке, и от этого сегодня все появляются такие странные мысли. «Я уже становлюсь иной», - думает она: «Может быть, когда-нибудь я пойму свою маму... или пойму, что, в конце концов, это не так уж и важно».

- Смотри! – вдруг говорит брат громко и останавливается. Он показывает рукой на море, другой рукой поддерживая сестру на склоне горы.

Прямо перед ними блестят, кувыркаются две маленькие глянцевые спинки. Такие хорошенькие, такие славные, такие веселые.

- Первый раз в жизни вижу дельфинов в море, - говорит она.

Они долго стоят и смотрят на море. Молчат. Улыбаются. А потом продолжают спускаться, держась за руки. 

Женщина думает, что им еще нужно вспомнить мамину сказку о курочке.